Внезапно палубы пустеют: «Максимы» исчезают из гнезд в бортах, десантные катера уже в пути — набирают скорость, двигаясь по направлению к флагману. Затем они собираются вокруг него, осматриваются и возвращаются.

И это не просто суденышки с сидящими в них людьми. Эти катера полностью оснащены: на больших установлены палубные пушки, на тех, что поменьше, — пулеметы с солидным запасом патронов и сменных стволов, здесь же медицинские и матросские сундучки и сотни всевозможных вещей, необходимых для автономных боевых действий. Эти катера можно сразу же использовать для патрулирования побережья или для высадки десанта, их ничто не привязывает к большим судам. Каждая боевая единица. укомплектована и самодостаточна.

Десять минут спустя они уже возвращаются. «Максимы» занимают прежние места, винтовки отправляются в оружейные комнаты, провизия и вода — в трюм. Обычная рутина учений заканчивается.

Следующим (см. Примечание 4) поступает приказ подготовить, перевезти, высадить на сушу со всей амуницией и вооружением три тысячи членов экипажей с двадцатью одной полевой пушкой, и все это в течение трех часов. Шесть тысяч человек остаются на кораблях для артиллерийского прикрытия десанта в случае необходимости. Иногда программа меняется: к высадке готовится всего тысяча. Они грузятся в восемь совершенно одинаковых паровых баркасов, способных развивать до пятнадцати узлов. Такой баркас есть на каждом крупном корабле. А дальше — маневры по желанию командования.

Синхронные перемещения отработаны командами баркасов не хуже, чем их большими «родителями». Каждый из них может буксировать полдюжины катеров и не терять ход, даже приняв на борт четыре фута воды. В качестве развлечения можно выгрузить на берег двадцать одну полевую пушку и доставить к подножиям холмов. Или устроить пехотинцам маленький ад — выдвинуть орудия и тут же вернуть назад.

Наблюдать за высадкой и возвращением десантных групп никогда не надоедает: стремительный полет суденышек, мгновенное развертывание на пляжах, поток синего и красного [28] , выплескивающийся через борта. затем смешанные сине-красные вереницы устремляются вглубь суши, петляя между зарослями вереска, прибрежными валунами и дюнами.

Длительная практика идеально скрывает настоящее искусство. Все это происходит без всякой помпы, отнюдь не живописно, почти беззвучно и вызывает на судах не больше комментариев, чем легкое усиление ветра или волнения. И только тогда, когда вы прочитаете некоторые книги, описывающие подобные операции, узнаете имя, звание и должностные обязанности каждого моряка на борту, ознакомитесь с инструкциями по выходу из нештатных ситуаций — вы сумеете понять, как вертятся шестеренки, приводящие к такому с виду упорядоченному и непринужденному результату.

Можно сколько угодно препятствовать работе этого часового механизма, но уцелевшие зубчатки и шестеренки продолжат выполнять свою задачу и доведут дело до конца. И я совершенно уверен, что если по какой-то случайности на флоте вдруг исчезнут все до единого кадровые офицеры, уорент- и петти-офицеры заменят их, причем с не меньшей изобретательностью и эффективностью.

Общество склонно считать всех, на чьем рукаве нет золотого шеврона, обычными матросами. Но те, у кого за плечами двадцать пять лет морского опыта — хладнокровные, уверенные, рассудительные, как и положено уорент-офицерам, — куда лучше тех, которых вы порой встречаете на берегу во время увольнений. Их слово — действительно закон. Они знают своих людей даже лучше офицеров, если подобное только возможно, и в критических ситуациях могут выжать из своих подчиненных максимум. Только послушайте, как такой моряк читает проповедь юнцу, который еще не успел осознать, что флот — его мать, отец и единственная тетушка; пройдите под его началом на катере, прислушайтесь к нему в мастерской, в носовых помещениях, в часы между учебными стрельбами или на рострах, когда он инвентаризирует шлюпки. И вы поймете, что он действительно высоко стоящий во флотской иерархии и ответственный человек.

— Да, думаю, все это недурно, — заметил один из них, когда я зааплодировал, восхищаясь маневром, который он не удостоил даже взглядом. — Но представьте, чего мы могли бы достичь, если бы эта команда притерлась и сработалась еще три года назад! Сейчас мы, в своем роде, учебная команда. А как только вернемся в Плимут, у нас отнимут сотню лучших людей и отправят их на Средиземноморье, а нам придется опять набирать столько новичков! Средиземноморская эскадра умыкает самых лучших и самых тренированных, но уних нет наших возможностей для продолжения тренировок.

— Зато их получают те, кого вы набираете здесь, верно?

— Да, но только тогда есть шанс отшлифовать как следует работу команды, когда она остается с тобой на все время службы.

— «P. Q. 2»! — внезапно прервал наш разговор сигнальщик.

Этот общеизвестный на флоте код означает: «Грузитесь в лодки так быстро, как сможете, и отходите от судна». Не прошло и секунды, а матросы уже прыгали на бортовые сети, а уже с них дельфинами сыпались за борт.

— Вот вам и демонстрация! — фыркнул уоррент-офицер. — Вы только взгляните, как этот молодчик ползет на свое судно! (Мне-то казалось, что тот буквально летит). Наша первая шлюпка должна отойти через пятнадцать секунд, а прошло не менее тридцати, прежде чем последний матрос забрался в нее. А вот экипаж «Эрроганта»...

При этих словах его лицо потемнело.

Возможно ли, что этот курносый и горбатый крейсер умудрился?..

— Спокойно, мы заметно их опережаем, — вмешался лейтенант.

— Хм! А должны опережать безусловно, — возразил уоррент-офицер. — Их люди едва не обскакали нас. Мы, конечно, любим «Эррогант», но не позволим ему победить там, где победа должна достаться нам!

В следующий раз нам повезло меньше. А история, которую стоит здесь рассказать, показывает, как каждый офицер зависит от своих подчиненных и насколько флот не приемлет оправданий.

На досуге и, главным образом, по ночам, адмирал, чтобы не чувствовать себя уж совсем одиноко, иной раз созывает по одной шлюпке с каждого корабля к своему трапу. При этом используется кодовый сигнал «T. V. K.», буквально означающий: «По катеру к флагману с каждого борта; крейсерам третьего класса отправить вельботы».

Наш старший лейтенант, которому непросто урвать часок для сна, по опыту знал, что такое вполне может случиться, и по его распоряжению команда вельбота обычно спала в одном углу кубрика — так, чтобы по первому приказу сорваться с места, словно стадо, на которое напала туча оводов. Но в команде катера втрое больше людей, и в тесных помещениях крейсера их непросто разместить рядом. Добавьте к этому ретивого сигнальщика и слова «По катеру к флагману с каждого борта». В спешке сигнальщик пропускает часть сигнала с уточнением о вельботах, и больше того — не докладывает вахтенному офицеру, что это был код «T. V. K.», что мгновенно прояснило бы ситуацию.

После того, как людей выдергивают из гамаков по всему кораблю, и тяжелый катер отваливает, флагман изъявляет желание выяснить, отчего это мы на несколько минут отстает от норматива. Для крейсера, гордящегося точностью и выучкой экипажа, это унизительная взбучка, на которую нечего ответить. Остается кусать локти и бешено ругаться.

Мы могли бы оправдаться тем, что неверно истолковали сигнал, но в нашем случае это ничему бы не помогло. Поэтому мы промолчали, а на следующее утро казнили сигнальщика. Его непосредственный начальник, старшина с ястребиным носом, связал его и швырнул к ногам палача, заявив: «Он должен был знать, сэр, он должен был знать, что делал». Затем несчастного ошпарили кипятком, соскоблили щетину, освежевали, разделали и разжаловали. По завершении этих процедур он отправился на полубак и выслушал все, что о нем думает нижняя палуба, посетил капитанский мостик, где некоторое время болтался на нок-рее, и уж это окончательно и бесповоротно отучило его ошибаться. Команда вельбота (см. Примечание 4) услышала эту историю только на следующее утро, когда вернулась под парусом и без офицера на корме.